Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами и на татарском коне, в татарской одежде полтора дни и две ночи
уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого, загнал и того, и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубной.
Неточные совпадения
— Что? разве вам не сказали?
Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал, шел поздравить его, гляжу — а на нем лица нет! Глаза помутились, никого не узнаёт. Чуть горячка не сделалась, теперь, кажется, проходит. Чем бы плакать
от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он
прогнал, а сам ходит, как шальной… Теперь он спит, не мешайте. Я
уйду домой, а вы останьтесь, чтоб он чего не натворил над собой в припадке тупоумной меланхолии. Никого не слушает — я уж хотел побить его…
Ей приснились две большие черные собаки с клочьями прошлогодней шерсти на бедрах и на боках; они из большой лохани с жадностью ели помои,
от которых шел белый пар и очень вкусный запах; изредка они оглядывались на Тетку, скалили зубы и ворчали: «А тебе мы не дадим!» Но из дому выбежал мужик в шубе и
прогнал их кнутом; тогда Тетка подошла к лохани и стала кушать, но, как только мужик
ушел за ворота, обе черные собаки с ревом бросились на нее, и вдруг опять раздался пронзительный крик.
— Нет! Настенька, я не сяду; я уже более не могу быть здесь, вы уже меня более не можете видеть; я все скажу и
уйду. Я только хочу сказать, что вы бы никогда не узнали, что я вас люблю. Я бы сохранил свою тайну. Я бы не стал вас терзать теперь, в эту минуту, моим эгоизмом. Нет! но я не мог теперь вытерпеть; вы сами заговорили об этом, вы виноваты, вы во всем виноваты, а я не виноват. Вы не можете
прогнать меня
от себя…
Когда я. оставлял любовь при Анисиньке и
уходил от нее, тогда природа торжествовала; когда же я встречался с Анисинькою, тогда любовь, неотлучная спутница ее прелестей, нападала на меня и
прогоняла или усыпляла природу.
Василий Леонидыч. Я тебе скажу, с трудом. Сначала сунулся к родителю, — зарычал и
прогнал. Я к родительнице, — ну, и добился. Тут! (Хлопает по карману.) Уж если я возьмусь,
от меня не
уйдешь… Мертвая хватка. А, что? А нынче ведь приведут моих волкодавов.
— Я
уйду навсегда из твоего дома! — выкрикивал Цирельман, задыхаясь, и его тонкие, длинные пальцы судорожно рвали ворот лапсердака. — Я
уйду и не призову на твою голову отцовского проклятия, которому внимает сам Иегова; но знай, что со мною
уходит твое счастье и твой спокойный сон. Прощай, Абрам, но запомни навсегда мои последние слова: в тот день, когда твой сын
прогонит тебя
от порога, ты вспомнишь о своем отце и заплачешь о нем…
— А как нагонят? — молвила Никитишна. — Как поймают?
От твоего родителя мудрено «уходом»
уйти. Подначального народу у него сколь?.. Коли такое дело и впрямь бы случилось, сколько деревень в
погоню он разошлет!.. Со дна моря вынут…
«Боже Великий, спаси и помилуй меня! Ради блага другого, ради несчастного Игоря, дай возможность
уйти, ускакать
от погони»…
— Вот вам и дите несмышленое! A как дело-то оборудовал, хошь и взрослому в пример. Небось, наш генерал Егорья за такое дело пожалует. И разведку сделал, и коня из-под носа y этих ротозеев сцапал, и
от погони ушел… A самого
от земли не видать.
Ляхова хозяин не
прогонит — это Андрей Иванович понял сразу; и его первым решением было — сейчас же
уйти самому; теперь новая, мучительная мысль пришла ему в голову: да ведь его уход для хозяина вовсе не страшен, напротив, хозяин будет очень рад избавиться
от него!..